Его имя долгое время было засекречено. Несмотря на все звания и награды, в Советском Союзе он не мог рассчитывать на то, что его когда-нибудь поставят в один ряд с Королевым и Келдышем. Как-никак, недавно закончилась война с фашистской Германией. Человек, ставший ведущим конструктором в институте Королева уже в 23 (!) года, был этническим немцем и носил немецкую фамилию… Правда, он и сам никогда не стремился к земной славе.

Имя Бориса Раушенбаха теперь носит одна из недавно открытых планет.

Борис Викторович был академиком Российской академии наук, лауреатом Ленинской и Демидовской премий, Героем социалистического труда, действительным членом Международной академии астронавтики, одним из тех, кто вывел человека в космос. Он проектировал системы управления и ориентации на космических кораблях; создавал технику, которая должна была впервые в истории человечества сфотографировать обратную сторону Луны; занимался подготовкой и обучением Юрия Гагарина и первых космонавтов; возглавлял кафедру теоретической механики Физико-технического института; выступал с лекциями в университетах Америки и Европы; руководил Конгрессом российских немцев; писал фундаментальные труды о системах перспективы в изобразительном искусстве; размышлял в своих книгах о догмате Троицы, о Крещении Руси, о преподобном Андрее Рублеве, о творчестве Гете, о китайской модели экономического развития, о человеке и государстве, о науке и религии… Его называли последним энциклопедистом, сравнивали с философом о. Павлом Флоренским, с великими мудрецами эпохи Возрождения…

А для меня он был просто Борисом Викторовичем.  Человеком, в присутствии которого умирала всякая ложь.

Я познакомился с Борисом Викторовичем двадцать семь лет назад. Из самого раннего помню наш поход на карусели. И еще — как он покупал мне мороженое в летней Москве 1980 года. Мне было шесть. Бабушка, кажется, возражала: зачем такое дорогое? Но он все-таки купил. Тогда была Олимпиада… Такое вкусное мороженое. Такая великая страна.

Окончив университет, я стал часто приезжать в Абрамцево. Мы гуляли по Абрамцеву. Разговаривали. Нет, не так. Я задавал вопросы, а он отвечал. Иногда он тоже что-то спрашивал, интересовался моими делами, но я стеснялся говорить о себе и отвечал кратко.

Конечно, встречаясь с Борисом Викторовичем, я не мог говорить с ним о механике и математике. Да и о космосе тоже. Что я об этом знал? Мы говорили на другие темы. Например, о писателе Лескове, которого он очень любил. Он всегда смеялся, вспоминая рассказ <Железная воля>. В литературе Борис Викторович вообще ценил все веселое, восхищался Марком Твеном, Диккенсом, особенно <Посмертными записками Пиквикского клуба>. Помню, что он зачитывался <Евгением Онегиным>, а из всей русской литературы особенно выделял Пушкина, Гоголя, Достоевского и Чехова.

Но чаще всего мы говорили о религии.

Борис Викторович, в основе религии лежит вера в чудо, а разве чудо не противоречит законам природы? — спрашивал я.

- Отвечу тебе словами блаженного Августина: <Чудо не противоречит законам природы, оно противоречит нашим представлениям о законах природы>. И кажется, ему же принадлежат слова: <Верую, потому что абсурдно>.

- Как же можно верить в абсурдное?

- Очень просто. Если что-то не абсурдно, мы это просто знаем. Например, я и так знаю, что вода мокрая, зачем мне в это верить?

- А почему вас так интересуют иконы? Говорят, иконы — для старушек…

- Насчет старушек — ерунда. Дело в том, что в Православной Церкви икона — это существенная часть богослужения. У католиков иначе, у них икона служит только иллюстрацией к Священному Писанию. Поэтому католические иконописцы пишут Богоматерь с любой красивой женщины. Все их мадонны — красавицы. А православные иконы похожи друга на друга, потому что восходят к Первообразу — к Самой Божией Матери. И древние иконы у нас ценятся не потому, что они старые, но потому, что они ближе к подлиннику, к Первообразу.

- Какая вера лучше других, Борис Викторович?

- Христианство.

- Почему? — спрашиваю я и замираю. Мне очень важен ответ, ведь потом я буду на него ссылаться. (Помню, как приводил в раздражение своих близких словами: <Так думает Борис Викторович>. Это всегда означало, что дискуссия закончена — других авторитетов у меня в ранней молодости не было.)

Однако на этот раз Борис Викторович разочаровывает меня — просто пожимает плечами.

- Не знаю. Это мое личное мнение.

Увидев, как я расстроен, он все же поясняет:

- Христианство — религия Любви, любви к ближнему. Этим оно резко отличается от некоторых других религий, где убить иноверца считается не грехом, а достойным поступком.

- А из христианских конфессий какая, вы думаете, лучше?

- Конечно, лучше всего — вера апостольская… К апостолам ближе всего древняя Церковь, а к древней Церкви ближе всего Православие. Ну… просто исторически так получилось. Не было пап, которые менялись. Не было ненужных и вредных поправок в Символе веры, как у католиков. Не было и протестантского упрощения. Конечно, вера, которую Русь приняла при князе Владимире, претерпевает со временем изменения. Я бы сказал, что каждая эпоха имеет свой вариант Православия, но догматически они всегда совпадают, немного отличаясь аранжировкой. Сила Православия — в его консервативности. И ближе всего к древней Церкви — православные.

- А самые православные в России, как вы однажды сказали, это немцы?

- Понимаешь, в этой шутке много правды… Все просто объясняется — психологически. Русскому не надо доказывать, что он русский и православный. А немцу надо прийти к этому. И если уж немец становится православным, то это не формально.

- Так было со святой Елисаветой, — говорю я.

Борис Викторович оживляется:

- Елисавета Романова, бесспорно, святая! Я был в церкви Марии Магдалины в Гефсимании, где она погребена. Блестящая придворная дама после гибели мужа уходит в монастырь, создает Марфо-Мариинскую обитель… Обитель замечательная: труд и молитва. Помнишь по Евангелию? Мария — это молитва, Марфа — работа… Она хотела быть погребенной в Святой земле, так и получилось — совершенно неправдоподобно. Ее расстреляли, потом гроб увозили от большевиков, он оказался в Китае и в конце концов — в Иерусалиме. Так что она великая святая — да, она не русская, немка, но святая!

- А вы бывали на Святой земле?

- Да, однажды я видел Фавор, был на Генисаретском озере, набрал воду из Иордана, где крестился Христос… На праздник Покрова был на службе в огромном русском храме в Иерусалиме. Шла торжественная монастырская служба, служил священник, ему помогал дьякон, было два хора — на левом и правом клиросах монахини Горненского монастыря, а посреди храма стоял народ. И этим народом был я! Так уж получилось, что больше в храме не было ни одного человека, ни одного паломника.

- Елисавета Романова — ваша любимая православная святая?

- Нет. Мой любимый православный святой — Сергий Радонежский.

- Почему?

- Это величайший святой. Величайший. Какое редкое совпадение: личная святость и четкая практическая работа в политике! Другого подобного примера я не знаю. Святость требует отречения от всего, и Сергий с этого начал — поселился в лесу, подружился с медведем… А потом фактически стал идейным руководителем и неофициальным главой Руси. Как он умудрился это делать — непостижимо, но факт. Видно это из того, что все правители подчинялись ему. Сергий мирил враждующих князей: приходил и укрощал. Он был человеком, которому все одинаково доверяли, непререкаемым авторитетом. А ведь было очень трудно добиться подобного в средние века! Человек потрясающей воли, он обладал полной, идеальной святостью…

- А сейчас иногда пишут, что Сергий — <легендарная личность>…

Борис Викторович недовольно хмурится:

- Мало ли что пишут! Да и как можно было придумать Сергия? Он участвовал в судьбоносных для Руси решениях! Наконец, о Сергии писали Епифаний Премудрый и Пахомий Серб… А зачем им было что-то сочинять, обманывать? А Епифаний описывал то, что происходило на его глазах…

<Некая высшая сила ведет меня по жизни>, — говорил Борис Викторович. Однажды, беседуя с журналистом, он назвал себя <болельщиком Церкви>. Потом я спросил его:

- Что это значит?

- Я и в футболе всегда болел за слабую команду, — ответил он. — За <Зенит>, например… А Церковь в Советском Союзе была именно на положении слабой команды. Ее все время били, преследовали, ругали… А что ее ругать — она хорошая организация!

В одной из своих книг академик написал так: <К религии я пришел не через иконы. Были другие причины>. Об этих причинах Борис Викторович никому не рассказывал. Мне тоже. Он не любил откровенничать на такие темы.

А еще я помню, как он говорил перед сном:

- Господи, да будет на все Твоя святая воля.

Продолжение следует

Источник: http://www.moskvam.ru/