Коллеги знали, что Раушенбах ходит в церковь. Считали его религиозным человеком. Его, немца-гугенота, в шутку называли <академиком всея Руси> и <специалистом по ориентации среди православных святых>.

Через несколько лет после смерти Королева Раушенбах ушел из космонавтики и стал преподавать в физико-техническом институте.

Коллеги знали, что Раушенбах ходит в церковь. Считали его религиозным человеком. Его, немца-гугенота, в шутку называли <академиком всея Руси> и <специалистом по ориентации среди православных святых>.

Однажды ученый прочитал для студентов физтеха цикл лекций <Иконы>. Десять лекций по два часа. Из Москвы в Долгопрудный приезжали люди с записывающими устройствами: Борис Викторович говорил вещи, о которых в те времена нельзя было услышать нигде. В его лекциях не было ни слова, которое могло бы покоробить верующего человека. А руководители физтеха отчитывались в райкоме об этих лекциях как об <антирелигиозной пропаганде>: дескать, профессор такой-то читает цикл лекций против суеверного почитания икон. В райкоме их хвалили за хорошую постановку атеистической работы, что вызывало много веселья на факультете.

В то время Борис Викторович часто был почетным гостем в Кремле, где беседовал с представителями епископата.

<С какой естественностью он неизменно подходил к церковным иерархам на официальных приемах в Кремле и непринужденно завязывал разговор! — писал в 2000 году Патриарх Алексий II. — А ведь в те годы было непросто на это решиться…>

Раушенбах дружил с Патриархом Пименом, бывал у него в келье. Он был хорошо знаком с Питиримом, митрополитом Волоколамским, и Кириллом, митрополитом Смоленским.

Писатель Леонид Леонов считал Бориса Викторовича специалистом в области богословия и вообще православной жизни. Что самое интересное, Леонов сам был верующим человеком, ходил в церковь, но советовался с немцем и ракетчиком Раушенбахом. Часто звонил с вопросом:

- Вот если священник сделает то-то, а дьякон то-то, может такое быть?

И Борис Викторович отвечал:

- Не может быть, потому что…

Писатель и ученый дружили и часто ездили вместе в Троице-Сергиеву лавру. <Меня всегда умиляло, как перед входом он крестился и кланялся>, — вспоминал Борис Викторович. (Сам он, будучи гугенотом, креститься при посещении храма не мог.)

Эта странная пара посещала лавру в те времена, когда советская элита сторонилась церковных людей, как зачумленных. Они часами просиживали в кабинете ректора Духовной академии.

<Я был неким выродком, который ездит и не боится, — вспоминал Раушенбах. — Во-первых, я не работал в идеологической сфере, а во-вторых, мне уже пришлось хлебнуть разных разностей и побывать за решеткой. Страха я не испытывал>.

Не испытывал страха и Леонид Леонов. В последней книге Борис Викторович приводит слова своего друга, сказанные незадолго до смерти: <О жизни мне известно все, а смерть — это кульминация человеческого познания, когда остается узнать последнее, таинственное>.

В конце 70-х годов ХХ века Раушенбах обращается к живописи и пишет фундаментальные труды, посвященные искусству, ныне ставшие классическими: <Пространственные построения в живописи. Очерк основных методов> (1980), <Системы перспективы в изобразительном искусстве. Общая теория перспективы> (1984), <Геометрия картины и зрительное восприятие> (1994).

Оригинальный и смелый подход (свои выводы Раушенбах обосновал математически, привел формулы) раскрыл революционно новые характеристики явлений искусства. Последние труды на подобные темы были написаны в эпоху Возрождения.

В 1987 году Раушенбаху позвонили из журнала <Коммунист> и попросили откликнуться на программу СОИ Рейгана. Он сказал: <Не о том думаете. Наступает празднование тысячелетия Крещения Руси — вот о чем надо писать!> На том конце провода помолчали: <Вы что, серьезно можете написать?> — <Могу>.

Борис Викторович сел и написал — буквально за несколько дней, от руки, с помарками. В <Коммунисте> статью перепечатали, <причесали> и пустили вне очереди. Разразился скандал: первая не атеистическая публикация, причем где — в <Коммунисте>! Было возмущение, были звонки: да как вы могли! А в журнале им отвечали: <Если вы не согласны — напишите, мы напечатаем>. Но никто ничего так и не написал… Напротив, после той статьи стали появляться другие, сочувственные публикации о Церкви. А немец-гугенот Раушенбах стал в СССР главным специалистом по вопросу Крещения Руси. Ему даже довелось прочитать доклад на эту тему на сессии ЮНЕСКО в Па- риже.

***

Однажды в Петербурге, на квартире бабушки, я сказал:

- Борис Викторович, вот вы — математик, всю жизнь отдали космосу и ходите в церковь. Одно не мешает другому?

- С чего бы вдруг? — удивился он. — Это в советских книгах писали, что <наши космонавты туда летали и никакого Бога не видели>. Сама постановка вопроса показывает какую-то прямо-таки дубовую неграмотность наших писателей-атеистов. Вот Ньютон был верующим человеком, но обрати внимание, построив модель Солнечной системы, он не поместил в нее Бога.

- ?

- Бог пребывает в неком мистическом пространстве, и это прекрасно понимал Ньютон. Поэтому космонавты Его не встречали, но они и не должны были Его встречать. Когда говорят <иже еси на Небесех>, это совсем не означает, что Бог находится в 126 км от поверхности Земли… Кстати, Ньютон — родоначальник нашей науки. А ведь он был крупным богословом своего времени. И богословских трудов у него столько же, сколько научных… Возьмем XX век. Планк. Отец современной физики, ввел квант — и тоже верующий! Как же можно говорить, что наука и вера несовместимы?

- Но разве Церковь не преследовала ученых?

- Нет.

- А Коперник?

- Эта легенда — просто бред. Если хочешь знать, Коперник занимал высокое положение в церковной иерархии: он был каноником, проще говоря — заместителем епископа. Его учение действительно подвергалось жестким атакам, и он был высмеян и объявлен неучем, но не Церковью, а… гуманистами, которых теперь все считают светочами прогресса. В Европе даже шла комедия, автор которой был гуманистом и где главным персонажем был выставлен дурак, утверждавший, что Земля вращается вокруг солнца.

- Значит, гуманисты преследовали Коперника за то, что он — верующий?

- Нет, его преследовали за <антинаучность>. Понимаешь, в те времена астрономия имела большое значение, ею пользовались сотни и тысячи астрологов. Составляя гороскопы, надо было вычислять положение планет на различные даты, и эти вычисления показали, что гелиоцентрическая схема Коперника хуже согласуется с наблюдениями, чем геоцентрическая схема Птолемея. И гуманисты, считая, что <практика — критерий истины>, объявили учение Коперника вздором.

- Но я читал, что поздний выход книги, совпавший со смертью Коперника, спас его от костра…

- Глупейшее утверждение! Да, Коперник опубликовал свой труд очень поздно. Просто он тяжело переживал свою неудачу и не знал, как поправить дело, надеялся со временем улучшить свою схему и уменьшить свойственные ей ошибки. Но он совсем не испытывал страха быть подвергнутым церковному осуждению.

- А Галилей? Разве Церковь его не судила?

- Сейчас все забыли, что Галилей был близким другом Папы и жил при папском дворе. Они подружились, еще когда Папа был кардиналом. Все работы Коперника оплачивал Папа Римский, соответственно, и все труды Галилея несли печать папского одобрения. В то время протестанты обвиняли Папу во всех мыслимых грехах, в том числе что он — враг науки. И совсем заклевали понтифика. Неопровержимым доказательством их тезиса была книга Галилея, в которой, как бы с одобрения Папы, защищалось <антинаучное> гелиоцентрическое учение Коперника. Ведь оно давно было осуждено, как сейчас бы сказали, прогрессивной общественностью! Папа должен был показать, что он не ретроград и не враг науки. Что он и сделал. Руководству католической церкви пришлось показать, что оно тоже считается с мнением университетских ученых и осуждает <лженаучную> гелиоцентрическую систему. И даже знаменитое отречение Галилея (и его легендарное <А все-таки она вертится!>) не было инициативой Папы. Тот провел этот акт формально, скрепя сердце, под давлением протестантов. И никаким костром никто Галилею не угрожал. По большому счету Церкви было все равно, кто прав — Коперник или Птолемей.

- Почему?

- Да потому что это вне ее компетенции! Церковь всегда занималась своим делом, а наука — своим. Дело Церкви — спасение душ, а не изучение что вокруг чего вертится. Наши атеисты писали, что <в конце концов Церковь была вынуждена признать правильность схемы Коперника>. Ничего подобного! Это ученые были вынуждены признать, а Церковь всегда плевала на это. В чем ошибался Коперник? Он думал, что планеты движутся по кругам. Кеплер показал, что они движутся по эллипсам, дал соответствующие расчеты, и тут же все астрологи перешли на его сторону. Гелиоцентрическая система оказалась все-таки точнее геоцентрической, и ее сразу признали во всех университетах! И не было никакой идеологической борьбы, никаких криков, никакого размахивания руками… Понимаешь, у Церкви всегда хватало своих забот, и в вопросах науки она принимала точку зрения большинства университетских ученых. И это было совершенно правильно.

- Но разве Церковь не осуждала людей за их взгляды? Того же Толстого ведь предали анафеме?

- Да, но это не значит, что его прокляли. Церковь никого не проклинает, просто она публично объявляет, что такой-то больше не член Церкви, не прихожанин. Толстой был гением, но человеком вздорным, придумал свою религию, положил начало <толстовству>, учению о непротивлении злу насилием… Он сам себя отлучил, и Церкви ничего не оставалось, как утвердить это отлучение.

- Сейчас много говорят о религиозном фанатизме. Часто вспоминают крестовые походы…

- Понимаешь, в истории религиозный компонент часто играл роль прикрытия. Те же крестовые походы были походами экономическими, хотя формально велись ради освобождения Гроба Господня.

- Борис Викторович, а как возник атеизм?

- Трудно сказать… Мне кажется, оппозиция между наукой и религией возникла в XVIII веке во Франции. Французские энциклопедисты, выступая против королевской власти, естественно, выступали и против Церкви, которая стояла за короля. Именно энциклопедисты породили агрессивный атеизм. Его приняли на вооружение в советской России, и отсюда наше нынешнее невежество. Лично я сталкивался с этим неоднократно и в стенах Академии наук, в разговорах с коллегами-академиками. Зная, что я кое-что понимаю в богословии, они иногда обращаются… Я поражаюсь их дремучему невежеству! Просто ни-че-го не понимают!

- Вы не любите атеистов, Борис Викторович?

- А за что их любить? У меня как-то возникла идея предложить им испытание. Берутся профессиональные атеисты, выстраиваются в спортзале. Кто плюнет на два метра — кандидат философских наук по атеизму, кто на пять — доктор. Вы же ничего не делаете — только плюетесь… Атеизм ввели в Советской России, не понимая всю глупость этой затеи. Был даже закон, запрещавший Церкви помогать бедным. Такое деяние толковалось как незаконное привлечение людей в страшный церковный вертеп… Я где-то писал, что Советский Союз был единственной страной в мире, где законом запрещалось творить добро.

- Почему — <глупость этой затеи>?

- Они хотели заменить христианское мировоззрение — научным. Но ведь научного мировоззрения не бывает, это собачий бред! Наука и религия не противоречат друг другу, напротив — дополняют. Наука — царство логики, религия — вне логического понимания. И человек получает информацию по двум каналам, один — логический, другой — внелогический, и по их совокупности принимает решение. Поэтому научное мировоззрение — это обкусанное мировоззрение, а нам нужно не научное, а целостное мировоззрение… Английский писатель Честертон однажды сказал, что религиозное чувство сродни влюбленности. А любовь, как известно, не побить никакой логикой. А что делала наша атеистическая пропаганда? Пыталась логически доказать несостоятельность религии. Глупо это было. Разве влюбленного человека можно переубедить логически? Есть еще один аспект. Давай возьмем приличного, образованного атеиста. Сам того не понимая, он следует тем установлениям, которые возникли в Европе за последние две тысячи лет, то есть христианским правилам.

- А современные гуманисты обвиняют Церковь в <табачных махинациях>…

Борис Викторович морщится:

- Я в это не верю. Шумиха кончается, а потом выясняется, что все было не так и в публикациях передернули. Иерархам это не нужно. Тут надо смотреть, что они с этого получат. Ничего, кроме риска потерять уважение.

Православное крещение

В феврале 1997 года Борис Викторович пережил клиническую смерть. Приведу его слова, которые остались у меня на диктофоне:

- Это было на Каширке после операции на почке. Врачи сказали: этой ночи я не переживу. Я действительно умирал… Убедился ли я в существовании души? В каком-то смысле да, но я ведь и раньше не сомневался. Первое, что я установил, так сказать, экспериментально, — умирать не страшно, и даже, я бы сказал… приятно. Уже потом я прочитал книгу Моуди. Там был один случай, очень похожий на мой. Я видел коридор, видел в конце его свет. И я двигался по этому коридору, это было неприятно — знаешь, как бывает на стадионе, когда идешь с футбола в толпе. Потом я шел один по сводчатому коридору, и этот коридор выходил на луг. Я знал, что, если я выйду на этот прекрасный луг — это все, я умру, там другой мир. У меня был выбор — луг или грязный, паршивый и заплеванный коридор. И вот я стоял и выбирал. Впереди тишина, солнышко. Там приятно и хорошо. Но я выбрал трущобы, то есть коридор. И постепенно вернулся к жизни. Только у меня осталось ощущение, что я походил по тому свету и вернулся на этот, чтобы доиграть игру.

Через несколько месяцев Борис Викторович принял православное крещение. Вот его рассказ:

- Я крестился уже дома, после той неудачной операции… Священник долго выяснял, кто я. Почему-то он думал, что я католик, тогда было бы проще, но когда он узнал, что я гугенот, то схватился за голову. И меня крестили полным чином, как язычника. Все же я думаю, что я был христианином и остался христианином. Только я стал православным. Мне кажется, раз я живу в России, я не могу быть отрезан от Православной Церкви. Понимаешь, в младенчестве я не выбирал религию, какая ни есть — она моя. Сейчас я принял религию сознательно. Я перешел в Православие не только потому, что в России нет гугенотских храмов, но и потому, что считаю Православие ближе к Истине, возвещенной апостолами…

Борис Викторович изменился после операции. Он выглядел очень усталым, но не соглашусь с теми, кто пишет, что у него был <погасший взгляд>. Нет, взгляд его не погас. Просто в его взгляде пропала тяга к земной жизни и появилась другая тяга — к жизни вечной.

Я много разговаривал с ним именно в последний год его жизни. Борису Викторовичу нужно было ходить, заново разрабатывать ноги после месяцев неподвижности. Мы гуляли по Абрамцеву. Каждый шаг был для него болезненным, он говорил, что ощущения такие, будто ступаешь по скрученным жгутам и веревкам. Одной рукой он опирался на меня, другой — на палку. Помню, как он останавливался и подолгу смотрел на играющих детей. В такие минуты я молчал. Потом мы шли дальше.

- О чем мы говорили? — спрашивал Борис Викторович.

Я напоминал. Во время операции Борис Викторович отравился наркозом и потерял краткосрочную память. Крохотный участок мозга в голове этого гениального человека был выключен. Он говорил, что теперь разговор для него распадается на небольшие фрагменты. Однако его гигантский интеллект был при нем. Просто сам он не мог связать эти небольшие фрагменты воедино — ему нужно было напоминать. Это тяжелейшее испытание он переносил стоически. И продолжал работу над книгой воспоминаний <Праздные мысли>.

Помню и такую беседу.

- Сейчас столько сект появилось! — говорю я.

- Понимаешь, секты были всегда. Сейчас плохо то, что в школах не преподают Закон Божий. Когда раньше дети получали основы православной веры в школе, сектантам, чтобы пробивать свои учения, нужно было разрушать. А сейчас им легко работать, ничего разрушать не нужно. И вот они выдвинут какую-нибудь паршивую идею, и она начинает расти. Веру нужно воспитывать с детства, ведь религиозно одаренных людей только десять-двенадцать процентов. Остальных нужно учить. И если эти люди вырастают в государстве, где вера считается делом достойным, где все ходят в церковь, они тоже ходят.

- Но говорят, Бог все равно непостижим…

- Бог непостижим, зато постижимы церковные заповеди и догматы. Очень важно, чтобы у людей была заповедь, правда ведь?

Я некоторое время молчу.

- А что вы писали о Троице? Что-то с точки зрения математики?

- Понимаешь, я в богословии ничего не понимаю, но однажды меня заинтересовал вопрос логики: может ли она допустить существование Троицы? Вроде бы это абсурд: один объект — и вдруг три объекта. К своей радости, я обнаружил, что подобное есть в математике. Вектор! Он имеет три компоненты, но он один. И то, что всех удивляет в понятии Троицы, абсолютно логично. Вернее, если кого-то удивляет троичный догмат, то только потому, что он не знает математики. Три и один — это одно и то же! Я не вдавался в богословие, но мне удалось показать, что отцы Церкви были правы, когда осуждали ереси. И Церковь восприняла мои идеи положительно. До сих пор не могу понять, как отец Павел Флоренский, математик и наш замечательный богослов, этого не заметил… Мне даже звонили из Духовной академии, сказали, что будут пересматривать свои лекции.

- Борис Викторович, вот сейчас многие верят <в Бога вообще>…

- Среди ученых тоже есть такая <вежливая форма религиозности в материалистическом мире>. Сахаров сказал: мир состоит не только из материи, есть еще что-то, <отепляющее> мир. И многие ученые признают осмысленность мироздания, но в храм не ходят. Хорошего тут мало, но все же это лучше, чем ничего… А в России сейчас традицию пытаются подменить всякой чепухой. Свято место пусто не бывает: уходят священники — появляются сектанты, колдуны, ведьмы. Когда ты обращаешься к священнику, он тебе объясняет, что делать, не потому, что он такой умный, а потому, что так сложилась древняя церковная традиция. И все получается хорошо. Атеисты в этом смысле очень несчастные люди.

Борис Викторович замолкает.

- О чем мы говорили?

- О том, что люди верят в <Бога вообще>.

- Да… В том, что люди верят <в Бога вообще>, хорошего мало. Но это как со стаканом воды: если его встряхнуть, взболтать, то грязь со дна поднимется наверх. Потом грязь осядет, и вода очистится. Так и здесь: должно пройти некоторое время. Может быть, поколение должно смениться. Многое, конечно, зависит от Церкви. Но безусловно, шанс у нас есть. В конце концов, Православие у нас тысячу лет, и такие вещи за год, за два и даже за семьдесят не меняются. Понимаешь, церковная жизнь на Руси всегда была неотделима от жизни человека вообще. Она не ограничивалась только посещением храма в положенные часы, она дышала в каждой семье… В нас есть некая внелогическая компонента, которая остается постоянной, и это дает основание считать: не все потеряно. Думаю, люди будут возвращаться к Православию.

Помню нашу последнюю поездку в Троице-Сергиеву лавру. Борис Викторович больше всего любил службы в маленькой церкви Духовной академии. Но в тот день на службу мы не попали — просто гуляли по монастырю и говорили о Сергии Радонежском. Подолгу стояли перед каждой иконой.

- Нам нужен Сергий, — повторял Борис Викторович. — Нам нужен преподобный Сергий, человек его масштаба.

27 марта 2001 года Бориса Викторовича не стало. Перед смертью он исповедовался и причастился. Его отпевали при большом стечении людей в храме Святителя Николая в Кузнецах.

Источник: http://www.moskvam.ru/